Не бойся, я рядом - Страница 43

– Ну а по вашей личной оценке? – спросил Парамонов. – Без статистики.

– По моей личной оценке… – задумался психиатр. Теперь он был вполне серьезен. – По моей личной оценке, четверть популяции мегаполисов должна регулярно стационироваться с целью предотвращения и купирования острых состояний, в том числе суицидально опасных. Еще четверть должна регулярно консультироваться со своими психиатрами или психологами. И наконец, третья четверть должна это делать время от времени, в случае утяжеления внешних обстоятельств, при соматических заболеваниях, семейных кризисах. Или вот, как сегодня, кризисах экономических.

В городах поменьше и в сельской местности ситуация попроще. Хотя там алкоголизм все равно расслабиться не даст.

Вот такая моя личная оценка.

Слушатели помолчали, чуть напрягшиеся от личной оценки старого психиатра.

– А по методам лечения что скажете? Есть какие-то выдающиеся достижения?

– Ну какие здесь могут быть выдающиеся достижения? – печально улыбнулся доктор. – Знаете, чем отличается наша профессия от прочей медицины?

– Чем?

– Врач-психиатр – всегда по совместительству ваш коллега. Писатель. Беллетрист. Его работа – слушать и записывать. Большая часть важных данных – из рассказа самого больного. Разве это похоже на работу терапевта или хирурга?

– Я не согласен, Владимир Никитич! – не выдержал Марк. – Уметь слушать больного и интерпретировать его слова – это суперважно в психиатрии, спору нет. Но инструментальные методы диагностики давно в ходу, а сейчас развиваются просто стремительно.

– Количественная энцефалография, рентген, магниторезонансная томография, сложная биохимия – если б я этого не использовал, я бы здесь не работал, – мягко парировал старый доктор. – Но вот вы готовите к выписке Вадима Пименова с дипсоманией. А через недельку – Анатолия Ивановича с шизофренией многолетней. Отмечу, что их болезни протекают доброкачественно: больные не инвалидизированы, приступы поддаются купированию, периоды стационирования много меньше по протяженности, чем периоды ремиссий. Причем ремиссий стойких, хороших. Короче, случаи не из худших.

А теперь вопрос: когда они попадут к нам в следующий раз? И еще один вопрос: можете ли вы, Марк Вениаминович, как лечащий врач, – замечу, очень хороший врач, – гарантировать, что в их состоянии не произойдет быстрого и жесткого ухудшения? И есть ли в этом случае гарантированные методы возвращения их в прежнее состояние?

По долгому молчанию Лазмана Парамонов понял, что никаких гарантий светлого будущего знакомого ему Вадика и незнакомого Анатолия Ивановича современная медицина не имеет.

Однако Марк все же ответил.

– Это некорректно поставленные вопросы, Владимир Никитич. Я даже не дам гарантии, что по выходе из отделения мне на голову не упадет метеорит. Но того же Анатолия Ивановича мы бы с вами лет пятьдесят назад просто наблюдали. С сочувствием. И выписывали бы препараты брома и холодный веерный душ.

– Не-а, – улыбнулся завотделением. – Пятьдесят лет назад уже аминазин был. Он в пятьдесят втором появился. Так что уже бы работали.

– Вот, – обрадовался неожиданной поддержке Лазман. – Потом – другие мощные нейролептики. Потом – транквилизаторы. Потом – трициклические антидепрессанты и ингибиторы моноаминооксидазы, нормотимики, теперь – ингибиторы обратного захвата серотонина и адреналина…

– Стоп, стоп, молодой человек! – поднял руки старый доктор. – Я тебя потому и призвал под знамена, что ты, во-первых, много знаешь, а во-вторых… – Тут он замолк.

– Что во-вторых? – Теперь уже и Марк Вениаминович разволновался.

– А во-вторых, сильно веришь, – улыбнулся Владимир Никитич. Он встал из-за стола, взял старомодный черный портфель, длинный, нескладывающийся, тоже черный зонт и попрощался:

– Валяйте, рушьте стереотипы. Вперед, к полной победе психического здоровья! А я поеду к своей бабуле.

– Всего доброго, Владимир Никитич, до послезавтра, – попрощался Лазман, не каждый день бывавший в психосоматике.

– До свидания, – сказал Олег.

Вежливая перепалка двух психиатров весьма его заинтересовала. Он, и как представитель «научпопа», и как потенциальный пациент, был максимально заинтересован в победе оптимистического представления о будущем психиатрии. Но как человек, уже поживший на этой земле, предполагал, что осторожный скепсис будет все же более точным выбором.

– Ну что, перейдем к нашим проблемам? – спросил Марк Вениаминович, когда они остались наедине.

– Почему вы стали психиатром? – неожиданно спросил Олег. – А не как отец – кардиохирургом.

– А вы знали моего отца? – удивился Лазман.

– Интернет все знает, – усмехнулся Парамонов. Перед тем как идти с кем-то беседовать, он старался по максимуму собрать предварительную информацию.

– А я вам отвечу, – неожиданно серьезно сказал доктор. – Я даже день помню и час. Четвертый курс, практические занятия в психиатрической клинике. Уже, кстати, цикл заканчивался. Он меня особо и не интересовал, я трансплантационной хирургией бредил, сердце пересаживать мечтал. Тут привезли девчонку, студентку консерватории. Второй курс. Невысокая, хрупкая. Черная короткая стрижка.

– Красивая? – зачем-то спросил Парамонов.

– Жалкая, – ответил Марк. – До слез жалкая. Галлюцинирует, окружена монстрами какими-то. – Лазман на несколько секунд замолк. – Я не могу даже фильмы смотреть, где есть сцены насилия, – вдруг сказал он. – Особенно над женщинами или детьми. Это меня угнетает физически. А тут было именно такое насилие. Жестокое, непрекращающееся. Мучительное. Причем без каких-либо внешних насильников: все ужасы продуцировал ее собственный мозг.