Не бойся, я рядом - Страница 28

Обрадовался очень.

Они часто по телефону беседовали, особенно когда Лидка уже ушла с работы.

Так вот, ей явно становилось лучше.

И все тихо, боясь сглазить, ждали счастливого конца.

А потом Олегу позвонил Вовчик и произнес несвойственный ему текст. Ни по построению фраз, ни по содержанию.

Он сказал:

– Должен тебя проинформировать, Олежек. Моя сестра Лида сегодня умерла. Покончила с собой. Похороны послезавтра, ты в морг приедешь или на кладбище?

Парамонов не знал, что ответить.

Поверил-то он мгновенно – не раз сверял ее состояние с собственным – а горло перехватило.

Тогда Вовчик решил за него.

– Приезжай на Николо-Архангельское, к двенадцати тридцати. – И назвал участок, на котором будет расположена Лидочкина могила.

На похоронах было как на похоронах.

Тихо плакала Лидина мама.

Могилевского-папу поддерживал под руку отец Олега.

Доктор Лидочкин тоже пришел. На нем лица не было, хотя никто его не винил.

Вот тогда-то и узнал Парамонов – от него, вдрызг расстроенного, – страшные цифры суицидов при депрессиях. Оказалось, не только у каждого хирурга собственное кладбище, но и у каждого психиатра – тоже.

Тогда же, в беседе с ним, доктор и предположил причину происшедшего.

После интенсивного длительного лечения ей впервые стало существенно легче. Она избавилась от груза беспредельной тоски, который давил ее годами.

Но у депрессивных фаз есть «хвосты» – уже не так сильно, как в активный период, однако тоска и тревога могут возвращаться.

Проблема же в том, что «леченый» и уже привыкший к более комфортному состоянию больной, столкнувшись с новой атакой, оказывается перед ней более уязвимым. Как солдат, вернувшийся с фронта на побывку и вынужденный после ее окончания, отдохнувший и разнеженный, снова ехать в окопы, под пули и снаряды.

Из-за этого выходы из депрессий – в процентном отношении смертей – могут оказаться не менее опасными, чем активные фазы.

Самое же ужасное, что на своем телефоне (тогда уже появились автоответчики) Парамонов обнаружил два неотвеченных Лидочкиных вызова.

– Не стоит вам себя винить, – теперь уже психиатр уговаривал его, Парамонова. – Все просто роковым образом сошлось. Она, почувствовав приступ, приняла несколько таблеток – не помогло. И не могло помочь, время нужно. Муж уехал на объект. Родители с внучкой – на даче. Я – в клинике. Телефоны недоступны. А тут – приступ уже вроде бы побежденной тоски. И открытая балконная дверь… Так что здесь никто не виноват. Это война. Кого-то вытаскивают, кого-то теряют.

Психиатр убеждал Парамонова и Лидочкиных близких, что надо успокоиться, но всем было понятно, что сам-то он успокоится не скоро.

Парамонов страшно переживал смерть Лиды.

Он долго не мог привыкнуть, что ее больше нет – насовсем.

И одновременно – сталкиваясь с собственными проблемами – завидовал ее уходу и ее решимости.

Свои стихи он редко кому показывал.

А то, что написал тогда, – вообще никому.

В нем он назвал Лидочку сестрой.

А что, так оно, по сути, и было.

Моя сестра

Моя сестра не была шустра.
В ней не было злого огня.
Но в детских играх она была
Немного смелей меня.

Моя сестра была очень добра,
Честна и собой хороша.
Одна проблема – с семнадцати лет
Ее болела душа.

Она жила, и дочь родила,
Сто лет без счастья и бед.
Но всё, что людям приносит пользу,
Ей приносило вред.

И вот сестра наелась таблеток
И выбросилась из окна.
Вокруг было много разных людей.
Сестра там была одна.

Все это случилось в душный август,
При свете сонного дня.
Моя сестра опять оказалась
Немного смелей меня.

Парамонов, вспомнив стихотворение, вдруг подумал, что Ольге можно было бы его показать. Раз уж она такой ценитель его творчества.

Так с чего начались его невеселые воспоминания?

Как раз с Ольги.

И с мысли о риске родить такого же страдающего ребенка, как он сам.

Но Вовчик ведь не оказался больным. Наоборот, его жизнелюбия на семерых хватит.

Надо будет у Марка Вениаминовича спросить: можно ли было бы сегодня спасти Лидочку?

Хотя что он скажет? После десяти лет со смерти не его пациента.

За раздумьями Олег не заметил, как почти дошел до работы: две остановки метро – не такое уж великое расстояние, если привык ходить быстро.

У входа в издательство столкнулся с Ольгой. Или она опять его поджидала?

– Слушай, я хотела наедине еще раз сказать: ты ни о чем не волнуйся. Это все не твои дела. А то начнешь прокручивать и продумывать.

– Оль, я самостоятельно все прокручу и продумаю. Твою благородную позицию я уже воспринял.

А сам улыбается, глядя на нее и мысленно вытаскивая из вестибюля, обложенного серыми полированными мраморными плитами, на берег обмелевшего подмосковного озерца.

Ольга в ответ тоже разулыбалась – она, как и любой хороший редактор, больше верила интонации, чем словам.

Они вместе, проигнорировав лифт, начали подниматься на свой седьмой этаж.

14

Татьяна удивлялась сама себе.

Совсем недавно, пусть и в жутком стрессе, став невольной участницей ужасной драмы, бросилась в объятья незнакомого мужика.

И – себя-то не обманешь – даже некоторое, хоть и недолгое, время ожидала чего-то, что должно было бы перевернуть всю ее жизнь.